Социология - Бачинин В.А. - Психосоциология каторжных нравов

Впервые в произведениях Достоевского присутствие социологической интенции обнаруживается в "Записках из мертвого дома". В отличие от сочинений докаторжного периода, где социологический настрой практически отсутствует, здесь он вполне очевиден. Масса накопленных в сибирской каторге непосредственных впечатлений, множество сохранившихся в памяти наблюдений, настоящий "Монблан" характернейших фактов, владельцем которых он был один, взывали к творческому "я" Достоевского. Со всем этим материалом следовало что-то делать. В результате рождаются "Записки", в которых писатель не только получает возможность хотя бы частично облегчить душу от тяготившего ее груза тяжелых воспоминаний, но и выступает в качестве наблюдательного социолога и проницательного психолога.

С тщательностью внимательного аналитика, неожиданно для себя оказавшегося в ситуации "включенного наблюдения", Достоевский описывает в своем очерке каторжных нравов быт, работу, общение арестантов между собой и с начальством. Попутно им даются меткие и глубокие психологические характеристики преступников, а также предпринимаются попытки типологизировать их пеструю массу по тем или иным основаниям. Так, он выделяет среди них три разряда. Это, во-первых, "убийцы по ремеслу", куда входят разбойники и атаманы разбойников. Затем следуют "убийцы невзначай". И, наконец, третья категория -"мазурики и бродяги".

Там же приводится и официально-служебная типология преступного контингента. Здесь на первом месте стоят преступники "особого отделения", несущие наказания за наиболее тяжкие преступления, осужденные пожизненно и содержащиеся в остроге вплоть до открытия в Сибири самых тяжелых каторжных работ. За ними следовали "ссыльнокаторжные", лишенные всех прав состояния, осужденные на сроки от 8 до 12 лет и к тому же наказанные проставлением клейм на лицах. Сами арестанты называли их "сильнокаторжными". И завершали эту иерархию преступники военного разряда, не лишенные прав состояния.

Выводы Достоевского в "Записках из мертвого дома" не отличались оптимизмом, иначе бы он не назвал "мертвым" тот мир, куда судьба забросила его на четыре года.

Социология аномии

Достоевский видел, что Россия, вошедшая в фазу радикальных и потому крайне болезненных перемен, переживала время резкого падения нравов, роста преступности и количества самоубийств. Все это не могло не волновать писателя. Социальные факты с криминальным содержанием будоражили его творческое сознание и, как правило, выводили его на уровень серьезных социально-философских обобщений. "Действительно, — писал он, — проследите иной, даже вовсе и не такой яркий на первый взгляд факт действительной жизни, — и если только вы в силах и имеете глаз, то найдете в нем глубину, какой нет у Шекспира". Когда же факт оказывался не просто ярким, а вопиющим по своей небывалости, чудовищности, жестокости или парадоксальности, то потрясенный дух Достоевского не мог отреагировать на него иначе, как скрупулезным художественно-философским исследованием, каковым и становился каждый его новый криминальный роман.

Как русский дворянин, Достоевский не мог спокойно наблюдать процесс разрушения ценностно-иерархических структур дворянского сознания. В "Дневнике писателя" за 1873 год он приводит поразительный факт о том, как русский князь с древнейшей фамилией был обвинен в краже портмоне. Там же он цитирует газету "Биржевые ведомости", рассказывающую о дворянах, обвиняемых в таких преступлениях, как братоубийство, изнасилование, истязание детей, подлог, оскорбление товарища прокурора и др.

Одну из причин небывалого роста преступности Достоевский видел в том состоянии общества, которое он чаще всего называл переходным. Суть последнего заключалась в том, что на протяжении целой исторической фазы происходило разложение традиционных социальных структур. Прежние соционормативные предписания, имевшие глубокие культурно-исторические корни, ослабевали, переставали действовать с прежней степенью эффективности, а другие, приходящие им на смену, еще не обрели достаточной императивности. В результате многие люди почувствовали себя социально, психологически и морально выбитыми из привычной колеи и ввергнутыми в непривычные условия, воспринимавшиеся ими как экстремальные, чреватые бедами и страданиями. В их глазах исчезла очевидная логика развития социальных событий, резко возросла степень непредсказуемости происходящих изменений.

На фоне ослабления нормативных функций морально-правовых регуляторов логика действия традиционных ограничений человеческой активности стала вытесняться логикой вседозволенности. Социальная система медленно, но неуклонно вползала в то болезненное состояние, когда нарушения культурных, нравственных, юридических норм стали превращаться в обычные, привычные явления.