Социология - Бачинин В.А. - Трансгрессивность — сущностное свойство человека

Личность в процессе своего духовного становления постоянно сталкивается с воздействиями внешней социальной среды. Противоречия, возникающие при подобных столкновениях, часто позволяют ей обнаружить неадекватность своих воззрений, духовных притязаний, слабые места в своих представлениях о должном, идеальном. А это, в свою очередь, заставляет корректировать, вносить изменения в свою концепцию мира, социума и собственных отношений с ним. Появляется возможность нового понимания социальных обстоятельств, самой себя и своего социального предназначения.

От социального и духовного начал исходят различные требования. Первое настаивает на том, чтобы человек, подчиняясь интересам и нормам конкретной социальной общности, будь то группа, коллектив, партия или государство, не боялся возможных обвинений в корпоративном эгоизме, "квасном патриотизме" и даже национализме. При этом общность считала бы себя вправе заставить его пойти против чего угодно и кого угодно во имя духа корпоративности. Так, тоталитарные государства фашистского и коммунистического типа готовы были пойти войной на весь мир и вели за собой миллионы людей.

Иной характер носит духовность, подчиняющаяся не корпоративным нормам, а требованиям универсальных ценностей, общечеловеческих идеалов и потому имеющая силы противостоять партийной ангажированности, ложному патриотизму и национализму.

Э. Фромм предостерегал социологов от серьезной ошибки, которую он называл социологическим релятивизмом и под которой понимал склонность смотреть на человека как на марионетку, управляемую нитями социальных обстоятельств. Наличие в нем духовности препятствует такому взгляду.

Для духовного "Я" требования справедливости утрачивают индивидуально-частную и корпоративную ограниченность и превращаются в универсальные, естественно правовые требования абсолютной справедливости и всеобщего блага. Правосознание, соотносящее свои принципы и притязания с уровнем духовности, открыто в первую очередь нормам и ценностям естественного права. Эта открытость позволяет ему преодолевать неправовой эгоцентризм витального "Я" и этатистский релятивизм социального "Я", находящегося в плену императивов позитивного права.

Трансгрессивность — сущностное свойство человека

В природном, социальном и духовном мирах объективно существуют исходные онтологические оппозиции: возникновение — разрушение, совершенствование — деградация, конвергенция — дивиргенция и т. д. Человек, знающий об их существовании, волен сознательно направлять свои практические и духовные усилия в любое из возможных русел, то есть быть зачинателем и разрушителем, творцом и преступником, стремиться либо к общению, либо к самообособлению от социального окружения, пребывать в пределах общепризнанных нормативных сфер или устремляться за черту дозволенного.

Трансгрессивность в качестве способности человека переступать черту дозволенного или привычного двойственна. Как творческой личности, так и преступнику могут быть равным образом присущи ум, изобретательность, находчивость, решимость, готовность к риску, дерзость, воля к самоутверждению, завышенная самооценка. Эти качества имеют как позитивное, так и негативное измерение. Они могут сопутствовать проявлениям как благой воли, так и воли злой, преступной. С одной стороны, они позволяют человеку устремляться за пределы известного к неизведанному, открывать новое, создавать нечто, ранее не виданное, чего нет в природе. На этом пути возникают самые разные продукты человеческого творчества, появляются изобретения, художественные шедевры, совершенно новые формы мирообъяснения, научные открытия, философские модели мироздания. Но те же самые свойства способны порождать негативные социальные последствия. Как склонность к нарушению существующих норм, к их "переступанию", трансгрессивность может проявляться в совершении аморальных и противоправных действий. Эта двойственность трансгрессии со всей очевидностью представлена в личности гетевского Фауста. Ее Шпенглер обозначил как "фаустовское начало", или "фаустовскую душу" западной цивилизации.

Предрасположенность к трансгрессии имеет врожденный характер. Она проявляется как тяга к запретному, страстное влечение к нарушению ограничений, воздвигнутых социальными нормами. Об этом свидетельствуют данные уже детских психологов. Вот всего лишь один характерный пример. Ребенок в возрасте одного года и семи месяцев поднимает что-то с пола и берет в рот. Его за это ругают. Спустя некоторое время он нарочно делает вид, будто что-то поднял и положил в рот. В ответ на крик матери он смеется. После этого он много раз повторяет эту шалость. Ему явно нравится совершать то, что запрещено, и при этом не быть серьезно наказанным.

В макросоциальных масштабах человеческая активность обнаруживает себя тройственным образом. Во-первых, она может быть направлена на совершенствование социального мира. В результате этих усилий возникли и развиваются цивилизация и культура. Во-вторых, она может быть направлена в сторону разрушения существующего порядка вещей, и тогда ее результатами оказываются преступления, восстания, революции, войны. Не исключен и третий вариант, как противоположность двум первым. Его суть в стремлении людей сохранить существующий порядок вещей в неизменности. У каждого из этих трех вариантов социального поведения, позитивного, негативного и консервативно-охранительного (способного быть и позитивным, и негативным) имеются свои сторонники и проводники, и все они в различных видах и пропорциях присутствуют в каждый отдельно взятый момент в жизни конкретной общественной системы.

Способность к трансгрессии, присутствующая в социальных субъектах, — это их начиненность колоссальной энергией, которая может их подвигнуть на самые дерзкие деяния. То, куда эта энергия будет направлена, на творческое созидание или разрушение, зависит как от влияния социальной среды, так и от направленности человеческих мотивов, от тех идей, целей, идеалов, которыми руководствуются люди. Человеком может владеть воля к созиданию, творчеству, совершенству. Но он же может оказаться во власти стремления к власти, разрушению, преступному насилию. В процессе развития цивилизации и культуры человек создал множество художественных, философских и научно-теоретических оправданий и обоснований своего права на трансгрессию. Шекспир, например, писал:

Дерзать не смея, мы теряем то,

Что нам могло принадлежать по праву.

А в одной из новелл Кафки раскрывается трагический смысл судьбы человека, не решившегося перешагнуть черту запрета. Подойдя к символическим воротам, он услышал от стражника, что вход запрещен. Остановившись в нерешительности, он остался в ожидании. Прошли годы, и вот, уже умирая, он спросил, почему никто больше не пытался пройти в эти ворота. И стражник ответил, что этот вход предназначался только для него, только он один имел право пройти через ворота. Однако у того не нашлось для этого необходимой капли решимости.

Смысл этой притчи глубок: человек рискует, проявляя трансгрессивность, но он еще более рискует, если страшится ее проявить, приобретая в наказание за нерешительность негативный итог в виде несостоявшейся судьбы, неосуществленного предназначения, не обретенного смысла жизни.

В тех случаях, когда поведенческие реакции индивидов при их выходе за рамки общепринятых стереотипов не ущемляют и не оскорбляют других людей, в праве и правовой регуляции нет особой надобности. Для того чтобы право возникло и начало интенсивно развиваться, необходима была существенная антропологическая метаморфоза. Должна была появиться в качестве не просто типичной фигуры, а стать главным действующим лицом в пространстве социальной реальности трансгрессивная личность, способная, руководствуясь своей свободной волей, в равной мере и подчиняться нормам, и нарушать их.

В античном мире трансгрессивность превратилась из исключительного свойства, каким она была в условиях патриархального общества, в типичную, массовидную черту социального поведения большинства индивидов. Из аномалии она превратилась в своего рода норму.

Ответной реакцией социума явилось выдвижение контрмер регулятивного характера, создание дополнительных организационно-управленческих средств, призванных уравновешивать, а при необходимости и блокировать те формы трансгрессивного поведения, которые явно угрожали социальному порядку. Норма права становится типовой моделью реагирования социума на столь же типовую, многократно повторяющуюся форму деструктивной активности индивидов.

Показательно, что трансгрессия при своем первоначальном укоренении оказалась отличительным признаком в первую очередь западного человека. Не потому ли право развивалось так интенсивно в первую очередь в Европе? Восток, где трансгрессивность не приняла столь резких форм выраженности и столь массового характера, не знал такого же интенсивного, как на Западе, развития права" и правовых институтов. Восток гораздо дольше Запада придерживался традиций древней мудрости. Мифологический космологизм завещал последующим поколениям " взгляд, согласно которому человек всегда должен помнить о том, что он — всего лишь малое звено в системе космического миропорядка. Пытаясь преобразовывать социальные устои, он тем самым покушается на устои мироздания, то есть берется за реше ние чреватой многими непредсказуемыми последствиями задачи. Его трансгрессивные наскоки обречены разбиваться о неодолимую прочность мировых устоев.

Многие западные мыслители с опаской относились к свойствам человека, которые мы обозначаем общим понятием трансгрессии. Так, Лейбниц полагал, что человек не должен роптать на непорядок в мире и пытаться изменить его своими активными усилиями. Мудрое провидение все устроило таким образом, что все дурное — это либо кажимость, либо условие появления будущего добра. Поэтому человек обязан оставаться в рамках сущего.

Гегель писал об иронии истории, обнаруживающей, что действительные результаты человеческого активизма непростительно часто оказываются противоположными ожидаемым и в итоге не уменьшают, а увеличивают меру несовершенства социального порядка.

Восточно-славянское трансгрессивное сознание, идущее по стопам западного в замыслах переустройства социального мира, отличается еще более явным отсутствием чувства меры. Рассудочный антропоцентризм и революционные амбиции заставляют его разрушать в гораздо большей степени, чем созидать. Не случайно, как утверждал Л. Шестов, одна из любимых мыслей Достоевского заключалась в том, что человеку разрушение так же дорого, как и созидание.

На протяжении социальной истории трансгрессивность индивидов и масс имела "пульсирующий", "мерцающий" характер. Временами она вспыхивала с большой силой, а временами затухала. В жизни каждой социальной системы и конкретного, группового или индивидуального, социального субъекта тоже чередуются эти периоды вспышек и затуханий трансгрессивной энергии.

Генезис правовых институтов как ответ на трансгрессивный вызов человека

Можно с полным основанием утверждать, что право возникает как ответ формирующихся цивилизаций на трансгрессивный вызов человека. Логика каузальной зависимости между вызовом и ответом здесь совершенно очевидна. Если бы человек античного мира был менее активен и в нем не бурлили бы пробудившиеся силы, то цивилизация и культура развивались бы, наверное, по иному сценарию. Если бы не способность личности к трансгрессивным порывам, то, очевидно, не возникли бы те шедевры искусства, те научные и философские открытия, те гениальные религиозные откровения, которые подарило миру "осевое время". Но равным образом очевидно и то, что зла, войн и преступлений было бы тогда в истории цивилизации несравнимо меньше.

Здача права, возникающего в качестве дополнительной дисциплинарной меры, состоит в том, чтобы оберегать созидательную трансгрессивность и обуздывать, ограничивать негативно ориентированные формы трансгрессивности. Воля к самоутверждению, творчеству й свободе должна была неизбежно натолкнуться на волю к порядку.

Своеобразие права заключалось в том, что оно обуздывало свободу ради свободы. Цивилизованный порядок не исключал свободу, а предполагал ее. Он исключал лишь своеволие и вседозволенность. Достаточно вспомнить знаменитое гераклитовское требование гасить своеволие скорее, чем пожар. Право должно было оберегать те необходимые степени свободы, без которых невозможны ни творчество, ни здоровое самоутверждение, ни полнокровная человеческая жизнедеятельность. И оно должно было каждый раз гасить разбушевавшееся пламя свободы, если она переходила в своеволие и начинала угрожать свободе других граждан, основам цивилизованности, государственности, социального порядка.

Таким образом, в центре антропосоциологической проблематики находится фигура "человека трансгрессивного".

Энергии негативно ориентированной, чреватой злом, насилием, преступлениями на почве трансгрессивности, цивилизация противопоставила энергию права и закона, их волю к порядку, способную ограничивать индивидуальные порывы и возвращать их в нормативные пределы. Чем активнее воля к трансгрессии, тем сильнее должна быть воля к порядку. В итоге получилось так, что цивилизация пошла по пути самоограничений и самоконтроля: устремляясь вперед, она сама же на себя накладывала ограничения. В этом единстве двух противоположных устремлений обнаружилась характерная особенность цивилизации как системной целостности, способной к саморегуляции, самосохранению и саморазвитию.

Характерно, что свобода и закон, преступность и право, будучи однопорядковыми феноменами, практически одновременно стали атрибутами цивилизации.

Писаному закону (предписанию) свойственно ограничивать человеческую свободу и тем самым вызывать у трансгрессивной личности вольное или невольное желание нарушить его. Об этом писал апостол Павел, когда утверждал, что "где нет закона, нет и преступления" (Римл. 4: 15). Соответственно, где есть законы, там есть и преступления. Где есть право, там непременно существуют и правонарушения. Эти противоположности, несмотря на их полярность, неотрывны друг от друга.