Социология - Бачинин В.А. - Психологический механизм абсолютного запрета

Одной из самых древних нормативных форм является табу. Первобытные люди считали, что у истоков табу стояли их древние предки. Авторитет последних сообщал табуации непререкаемый характер высшей необходимости. Поэтому ее нарушения, как полагало архаическое сознание, должно повлечь за собой катастрофические последствия космического масштаба. Чтобы избежать этих последствий, первобытный род должен был немедленно покарать нарушителя. В противном случае несчастья обрушились бы на всех, наказав, таким образом, и виновных, и невинных.

Запреты-табу имеют абсолютный и всеобщий (в рамках данной общности) характер и не предполагают никаких исключений. Они, как правило, не имеют мотивированного обоснования. Его замещает апелляция к традиции, чьи истоки теряются в глубине времен, и к авторитету предков, повиновавшихся запретам-табу и завещавшим всем потомкам точно такое же безоговорочное повиновение.

Достоинство табуальной нормативности заключается в том, что в ней, помимо магических смыслов, присутствует вполне рациональное, целесообразное содержание, служащее самосохранению рода.

Древние табу явились той первоначальной формой нормативной регуляции, из которой на последующих этапах развития цивилизации возникли такие регулятивные системы, как религия, нравственность, мораль и право.

Талион и его нормативно-ценностное содержание

Талион, как древняя универсальная формула эквивалентного воздаяния ("Жизнь за жизнь, око за око, руку за руку, ущерб за ущерб..."), предполагает изначальное равенство взаимодействующих сторон. Если одной из них наносится урон, то возмещен он может быть лишь той же ценой, в том же размере.

На ранних ступенях развития человечества талион использовался в качестве регулятивного средства во всех архаических, доправовых сообществах. Притягательность талиона заключалась для древних людей в том, что он в полной мере отвечал их чувству справедливости. Можно, очевидно, говорить о том, что ему присуща архетипическая природа. Через него глубинные нормативно-ценностные структуры, присутствовавшие в коллективном бессознательном, обнаруживали себя на уровне социальной практики.

Талион подчинял человеческие отношения нормативным началам и сам служил основанием, на котором впоследствии возникла правовая регуляция. Его своеобразие состояло в том, что это была вторичная, реактивная форма социального действия, служившая ответом на чьи-то действия, уже совершившиеся и требующие встречной активности. В нем отсутствовало инициативное, трансгрессивное начало, которое заставляло бы людей устремляться за пределы имеющихся ограничений. Талион всегда был ограничен нормативными рамками заданных условий: зуб за зуб, око за око и т. д. Он не предусматривал проявлений дополнительной инициативы сверх той, что уже была задана обстоятельствами, довлеющими над ситуацией. И это в полной мере соответствовало тому бессознательному чувству воздающей справедливости, которое доминировало в психике древних людей.

Хотя символ справедливости в виде весов, как и сами весы, не был известен на ранних этапах древней истории, но принцип уравновешивания уже прочно укоренился в первобытно-родовом сознании. И весы, и зеркало, изобретенные позднее, стали очевидными, вешными воплощениями логики равновеликости, симметричности двух сторон.

Архетипически-бессознательная природа талиона исключала необходимость в мотивированном обосновании смысла эквивалентного воздаяния. Это был постулат, догмат со всеми признаками абсолютности. Не случайно в более поздние времена, уже в условиях цивилизации, вплоть до XX в., противники насилия и смертной казни, ратующие за смягчение уголовных наказаний, оказались вынуждены прилагать огромные усилия, чтобы поколебать закрепившийся в общественной психологии принцип талиона и предложить вместо него более цивилизованные, на их взгляд, юридические и этические формулы наказания виновных.

Именно архетипическая природа талиона позволила ему стать в условиях "осевого времени" базовым принципом формирования нормативных систем религиозного, нравственного, морального, естественно-правового и позитивно-правового характера. О нем нельзя говорить однозначно как об атрибуте только какой-то одной из этих систем. Он в некотором смысле вне их, потому что возник до них, будучи не только гораздо древнее по происхождению, но и несравнимо глубже по расположению тех уровней психики, где локализованы его структуры.

Талион — первичная форма упорядоченности межчеловеческих отношений, которая вошла в позднейшие антагональные структуры конвенциальных отношений цивилизованных сообществ, втом числе в формулы римской социально-юридической практики "даю, чтобы и ты дал", "ты мне — я тебе", которые по-своему, в новой редакции воспроизводили принцип эквивалентного воздаяния.

Универсальность талиона обнаружилась в его способности регулировать и враждебные, и дружеские отношения. И в тех и в других он проявлял себя как цивилизующее начало, поскольку даже в ситуациях ожесточенной вражды и кровной мести воздвигал нормативно-ограничительный барьер на пути вседозволенности. При его прямом участии отмщение строго нормировалось. И не в интересах мстящей стороны было нарушать принцип эквивалентности, поскольку в противном случае она сама должна была превратиться в объект ответного мщения в той степени, в какой ею была превышена мера должного воздаяния.

Что же касается регулирования дружеских, антагональных отношений, то, внося в них нормативное начало, стороны, однако, имели перед собой социальный простор, открытый для свободных инициатив конструктивного характера. Сторона, проявившая дополнительную инициативу и привнесшая больше усилий и больший материальный вклад в установление отношений, имела право ожидать от другой стороны аналогичной ответной реакции. Таким образом талион, не позволявший нарушать меру эквивалентности в отрицательно-деструктивную сторону, позволял это делать в сторону положительную, что привело к появлению такого феномена, как потлач — состязание дарителей в великодушии.

Талион вошел в обычное право всех цивилизованных народов и оставался там на первых ролях вплоть до возникновения писаных законодательств. В новообразующихся системах права он продолжал сохраняться в качестве эталонного, критериального принципа, придававшего им нормативное единообразие в свете исходных представлений о воздающей справедливости.